FinNews.ru перепечатывает статью, опубликованную на сайте "Colta.ru".

Colta.ru публикует три материала, посвященных российскому федеральному телевидению, которое давно уже полностью подконтрольно власти и работает как единая пропагандистская машина. Это монолог Лизы Лерер, бывшего шеф-редактора дирекции маркетинга телеканала "Россия 1", история Юлии Чумаковой, заведующей Южным бюро Первого канала, автора знаменитого сюжета про "распятого мальчика". Третий материал построен на монологах: бывших сотрудников ВГТРК и РЕН ТВ, согласившихся рассказать о своем опыте на анонимной основе, а также Станислава Феофанова, продюсера ТВЦ, который говорит, не скрывая имени.

Разговоры с экс-сотрудниками ВГТРК были изначально записаны бывшим заместителем главного редактора канала "Россия 24" и "Россия 2" Александром Орловым, уволенным с телевидения в июле 2013 года за посты в поддержку Алексея Навального. Орлов зафиксировал устные свидетельства нескольких бывших и действующих сотрудников федеральных каналов для своей будущей книги о российском ТВ и поделился с редакций Кольты двумя такими записями. Два других монолога записал и в целом подготовил материал к печати Дмитрий Сидоров.

Рассказ № 1. Бывший сотрудник ВГТРК.

Была летучка в феврале 2014 года, когда главный редактор сказал, что начинается "холодная война". Не информационная, потому что про информационную все уже понимали, она началась гораздо раньше. А "холодная", которая для многих была атавизмом. Он сказал, что наступила эпоха, по сравнению с которой 70-80-е – детский лепет, поэтому те, кто участвовать не хочет, могут найти себе какую-нибудь другую сферу деятельности, вне информационного канала. А все остальные – welcome to the club. Ушли единицы, и то не сразу, со временем, спокойно ушли, без особого битья посуды и каких-то разрываний рубах на груди – честь им и хвала и за позицию, и за благоразумие. А все остальные остались.

Люди в топ-менеджменте были, безусловно, неглупые, поэтому все тонкие моменты они обсуждали в самом узком кругу, а не на больших редакционных летучках по 25—30 человек начальников отделов и подразделений. После пятничных летучек в Кремле руководители приезжали на канал, собирали самых приближенных и на двоих-троих проводили встречу. Обозначали все акценты, после этого все спускалось рангом ниже. Политика канала была абсолютно непроницаемой, и это тоже часть "холодной войны" – все было предельно закрыто, никаких открытых обсуждений.

"Хунта", "укропы", "бендеровцы" – это для ведущих, для тех, кто в кадре. Для них эти формулировки оттачивались на узких встречах. Я ни разу не слышал, чтобы они непосредственно звучали в их адрес из уст главного редактора. На редакционных летучках формулировалась повестка. Понятно, что если это Украина, то надо осветить максимально полно, по одному сюжету в день обязательно из Крыма, Донецка, Киева. В марте 2014-го, после референдума, было традиционное задание – из Крыма не меньше одного оригинального сюжета в день, можно больше. Каждый день надо было рассказывать, как Крым развивается, как процветают науки и ремесла, растет благосостояние и радость вновь обретенных граждан.

С какой стороны это освещать и давать ли точку зрения людей, которые недовольны, даже никто не обсуждал за ненадобностью, чтобы не тратить время. То же с корреспондентами. Они выполняли абсолютно техническую функцию подставки под микрофон – подойти к нужному спикеру, снять нужный стендап, произнести нужную информацию.

Тех, кто был на войне, военкоров, понять по-человечески можно: с одной стороны, монументальная пропаганда, которая вливалась им в уши от начальников больших до начальников малых, с другой – когда ты находишься на линии фронта и тебя долбят, ты через неделю, две или три (а ребята сидели по 1,5-2 месяца безвылазно) начинаешь ненавидеть тех, кто в тебя стреляет. Вполне естественно, что в их сюжетах акценты были смещены. Но были адекватные корреспонденты, которые не раздували из мух слонов. Когда один снаряд упал – говорили, что один, а не ковровая бомбардировка.

Как я уже говорил, все контролировалось в ручном режиме. Когда были первые минские встречи и шла речь, что будет какой-то мир, был запрет на использование слов "фашисты", "бендеровцы", "хунта". Потом ситуация откатилась обратно, и все возобновилось. Когда Стрелков начал захватывать города, ему предоставлялись все эфирные площадки, включали прямо и криво. Потом надо было его увести в тень, и мы просто перестали его так много показывать.

Пропагандистская машина стала приносить невероятные цифры на фоне этой войны – у "России 24" доли росли поступательно: в 1,5, в 2, в 3 раза по сравнению с довоенным временем. Мы с тобой знаем, что все телевизионщики – адреналиновые наркоманы, а тут война. Настоящая – кровь, кишки разодранные, дырки от снарядов в земле и в домах. Кто-то, может, решил, что это игра, постмодерн, кто-то просто понимает, что на этом можно срубить нехеровые бабки — не на конкретной войне, а просто на хорошем ее освещении: получить в результате новые рычаги, выход на новые финансовые моря. И они целенаправленно работают на результат.

Появилось сразу много стрингеров, которые трудились на нас, куча небольших продакшенов. Они делали видео, дурные с точки зрения качества: кто-то прислал 45-минутный фильм про ДНР, где ополченцы просто ходят туда-сюда, курят, какие-то маловразумительные лайвы, синхроны. Абсолютно нулевой даже с точки зрения пропаганды, просто мутный формат а-ля плохое авторское кино. И это поставили в прайм и повторили четыре раза в выходные. Я спрашивал: "А на хера?" Мне ответили: "Старик, ты ничего не понимаешь, это собирает огромные цифры".

В отличие от грузинской войны, система была заточена идеально. Эта заточка делалась не за три дня и не за летучку. Неделями, месяцами, годами.

Уже никакой войны между каналами, то есть конкуренции, не существовало. Было распоряжение из Администрации президента о том, что хватит мериться и показывать, кто тут более эксклюзивный. Эксклюзив мог быть, только когда кто-то нашел бабушку одного, а кто-то – дедушку другого. А в целом это был массированный поток. Все друг с другом в едином порыве обменивались всем – картинками, спикерами, передавали друг другу контакты. Все стало единым целым. Разные холдинги, разные акционеры, разные медиаструктуры. Появился общий пропагандистский организм.

На канале никаких дискуссий не возникало. В курилке были скорее эмоциональные выплески. И то только между людьми, которые друг другу относительно доверяли. Не все со всеми разговаривали. Была определенная атмосфера недоверия – потенциально кто-нибудь мог донести. Но все друг о друге всё знали. Главреду были известны мои убеждения, и он меня не звал участвовать в обсуждениях, понимая, что мне это не понравится. Меня эта ситуация абсолютно устраивала.

Убежденных, как Мамонтов или Семин, людей, которые верят во все это, не так много. В основном все такие, как Дмитрий Киселев, тролли 50-го уровня – или как он там себя называет. Среди них процентов 40-50 ходило на Болотную, и им все это категорически претило. Но они не уходили, причины банальные – семьи, кредиты. Плюс все понимали, что уходить некуда. Кто-то топил свое горе в вине, кто-то ушел в наркотики, кто-то ни в чем не топил, а уходил во "внутреннюю эмиграцию", в выходные дни читая книжки и стараясь забыть обо всем, что было с понедельника по пятницу. Для меня самого это была, не побоюсь пафоса, трагедия. Я понимал, что в течение полутора лет занимаюсь довольно постыдными делами.

Но 25% было убежденных, считавших, что делают правое дело. Мы с моими друзьями, настоящими, близкими, подавляющее большинство которых к телевидению отношения не имеет, сразу обговорили, что эту тему просто не поднимаем. Все понимают, в каком говне мы варимся, что происходит в стране. Не нужно лишний раз бередить эти раны и топтаться на этих мозолях. Но когда ты сам все это производишь, наверное, через какое-то время люди более слабые начинают в это верить. 86% Путина – это же действительность.

Моя социология, ничем не подтвержденная, кроме моих ощущений, такая. 50% на канале было таких, как я, 25% убежденных, а остальные 25% – просто те, которым абсолютно все по херу. Если бы к власти пришел Ходорковский и организовал свой канал, они бы там работали, если бы к власти пришел фашист, они бы работали на него... Если ситуация вдруг резко поменяется, эти люди не в состоянии будут вернуться к нормальной журналистике и к нормальным стандартам – просто потому, что они их не знают. Нужно будет их всех люстрировать, выкидывать из профессии. Набирать полностью новых, по-другому их учить.

Рассказ № 2. Бывший сотрудник информационного вещания ВГТРК.

В пятницу в 12 часов дня была летучка в Кремле, куда приезжали все главные редакторы. Главный редактор нашего канала получал печатный план, где все написано: как, что, кого лучше пригласить в качестве экспертов. Фактически методичку, стопочку листов А4 сантиметром толщиной. Во время этой летучки главный редактор делал какие-то пометки, коррективы прописывались карандашом прямо внутри. Мне приносили часть листов из этой папки, я по ней работал как по плану.

Кремлевскими летучками руководили разные люди. Давным-давно Алексей Алексеевич (Громов. – Ред.) это делал. Насчет Суркова не знаю. Потом их проводил Дмитрий Сергеевич (Песков. – Ред.). Когда пришел Дмитрий Сергеевич, поначалу было ничего. А потом уже так просто к нему стало не подойти – здесь письмо, здесь запишись. Началось какое-то поклонение Пескову, он стал а-ля "Путин – это я". Он этого никогда не говорил, но выглядело это так. А Алексей Алексеевич всегда говорил: "Ребята, обращайтесь, помогу чем надо".

Сейчас вдруг нарисовались какие-то "селекторные совещания с Песковым" утром и вечером. Не знаю, с какого момента. Я думаю, что как минимум в течение двух недель с триумфального возвращения Путина после того, как он пропал. Они по вертушке разговаривают, по этому желтому телефону. Что-то происходит. Не представляю что, слава богу, меня там нет.

Раньше в нашей работе особо ничего не менялось. Было ощущение, что все тихо-мирно, потом начались бесконечные вводные, которые приходили через верх. Сейчас, если на канале обсуждаются ЭТИ решения и ТАКИЕ моменты, всегда звонят сверху или звонят наверх. Главный редактор волен поставить какую-нибудь аварию в Подмосковье или не поставить, но что касается большой политики, войны и мира – у него нет свободы.

Вот, например, был парад в Сербии. Не совсем в честь Путина, в честь Победы, но Путин там, скажем так, присутствовал, хоть и опоздал чуть-чуть. Парад был действительно шикарный, красота была невозможная. "Р-24" забирала сигнал от сербского ТВ и пускала в Москву. Сербы все организовали, мы организовали переводчика, который переводил их телеведущего с парада. Была только маленькая претензия, что переводчик – девушка. Главного редактора в этот момент не было, был замглавного. До этого главред ему сказал: "Мы сколько-то покажем парад, потом уйдем с него в окошко и будем в окошке показывать". Видимо, этот вопрос он не согласовал, и случилось следующее – идёт парад, реально очень масштабный, никто не ожидал, и тут замглавного поступает как ему сказал шеф: сколько-то оттранслировал и увел парад в окошко.

Начинается ад, звонит Добродеев три-четыре раза, орет как резаный, чтобы парад вернули на место и транслировали до конца. Орет заодно на тему переводчика-женщины – почему не мужчина переводит? Там такой дэнс был из-за этого парада... Мы, естественно, все вернули, дотранслировали до конца, после этого тоже были звонки: "Да как вы могли, да что вы творите?" Уже давным-давно не было речи, он (Путин – Ред.) уже давно улетел в Милан, а мы все еще транслировали. Вот тебе и решение, которое принял главный редактор, хотя по сути он распоряжается эфиром. Не угадал и огреб.

Один раз рассказали про рабочую встречу Путина с киргизским президентом, которая еще не произошла. Дело в том, что раньше была установка: мы не анонсируем мероприятия с участием президента, кроме крупных и международных или каких-то наших больших а-ля послание Федеральному собранию. Что касается обычных рабочих встреч, мы не анонсируем ни регион, в котором она завтра будет, ничего. Анонс был крайне редко, по особой отмашке. Как правило, мы говорили день в день, почти всегда по факту. Однажды возникла большая проблема, когда корреспондент в прямом включении сказал, что самолет приземлился, а он еще не приземлился. Разница была в пять минут, но был адский скандал. А с Киргизией вообще не очень высокого ума была дама, которая это в эфире говорила, – она сама текста практически не пишет, больше занята своим макияжем. У нее до этого были скандалы с тем, что ничего анонсировать нельзя, и за годы на подкорке у нее осталось это "анонсировать нельзя". И вот она увидела будущее время, сообщение, что встреча скорее всего пройдет на следующей неделе, но по старой привычке сказала "встретился". И где дальше по тексту было "обсудят", она тоже мысленно переделала в "обсудили".

Ручной режим распространялся даже на погоду, были по ее поводу прямые указания. Вот надо срочно пригласить Вильфанда, чтобы он сказал, что будет страшная зима и мы все померзнем. Говоришь: "А если не будет холодной зимы?" Мы понимаем, что зима-то теплая. Но есть общая тенденция нагнетать, что они от нас зависят – сейчас мы вам газ не пустим, и вы все замерзнете. Они об этом и трындели все время: "Нас ждет холодная зима".

Нам так и говорили на летучках: "Делайте больше ада!" Например, сверху говорят, что куда-то надо отправить камеру, на какое-то мероприятие, и люди на летучке спрашивают: "А что там делать? Оно какое-то мутное". Культурный центр при посольстве проводит какие-то чтения, логичный вопрос – зачем камера? Потому что туда придут специальные люди и устроят там шоу. Например, какой-нибудь нужный историк начнет орать: "Вы пытаетесь переврать нашу историю!" Собирают бедных бабулек и дедулек, которые ходят туда годами, и отправляют камеру и специального человека, фактически провокатора.

Прямую линию президента организует по большей части ВГТРК. Что-то Первый канал, что-то ВГТРК, идет своя дележка. Приезжает туда заранее группа, эта группа инструктаж проходит на Старой площади по нескольку раз – что, как, какие регионы выбираем, какие города. Туда едут камеры, заранее много разных людей, они ходят с губернаторами и прочими, организуют встречи с нужными людьми, выбирают тематику, все это согласовывается миллион раз. Есть предпоказ так называемый, как для папы и мамы в театре. Репетиция, полный прогон. Путин на ней не сидит, Песков сидит. Он не отвечает за Путина, конечно, но за всем следит. Стоит съемочная группа и примерно изображает, что будет. Я слышал от людей, которые туда ездили, их прямо колотило, они говорят – прямо умирали от стыда, потому что рассказывали, как старики к съемочной группе подходили со своими вопросами, а эти вопросы просто не могли попасть на прямую линию.

Тут такая ситуация, что телевидения как такового уже не существует. Да хоть ты будешь в отделе культуры работать, тебе скажут: "Этого режиссера мы поддерживаем, а этого нет". Можно расслабиться и получать удовольствие либо не работать и уходить – если совсем падает планка и ты понимаешь, что больше не можешь оставаться.

Рассказ № 3. Сергей Семенов (имя изменено), продюсер (РЕН ТВ).

Я работал на программе "Специальный проект", ушел оттуда год назад. Но я успел застать апрель и май – отделялся Крым, начались первые люстрации после Майдана. У нас был заказ на фильм "Дорогая, у меня революция!" – мы пытались актуальную тему Украины поднять с несколько иного ракурса, с личной стороны: взяли всех лидеров революции, наших положительных крымских и отрицательных лидеров Майдана и попытались показать, как чувствуют себя их жены в ситуации, когда муж говорит "дорогая, у меня революция", как это переживается семьей.

Естественно, для отрицательных персонажей искали не положительные характеристики, что у него жена, дети и мама, а что у него любовницы, личная жизнь со знаком минус. Зайти русским каналом к лидерам антирусской революции было нереально. Мы не могли отправить туда нашу съемочную группу, аккредитация была только у новостных редакций, всех остальных, включая документальных, и тогда, и сейчас на Украину не пускают. Естественно, пришлось что-то додумывать. Поэтому все решалось через стрингеров, но никто из украинских стрингеров не хотел иметь дело с российскими каналами.

Когда мы работали над Музычко, покойным Сашей Билым, одной девушке-стрингеру мы представились как американский канал, а не как российский. Сказали, что мы хотим показать, что он живой человек, что он хороший и за хорошее. В общем, откровенно обманывали.

Людей, которые занимались Майданом, было сложно поймать для съемок, но эта женщина-стрингер была лично знакома с Музычко и смогла с ним договориться, поймала между одним мероприятием и другим. Он, естественно, рассказывал о себе с хорошей стороны, но если вы имели дело с монтажом, вы понимаете, что всегда можно вырезать и смонтировать как нужно. Нам сильно помог его бэкграунд: на общедоступных видео он вел себя очень по-бандитски, ходил с автоматом к чиновникам, хватал их за галстуки. Мы это все поставили встык с его речью, где он со своей угрожающей шрамированной головой рассказывает, какой он белый и пушистый, как он любит ходить на рыбалку, белочек и свою любимую. Вдобавок ко всему этому раскопали видео (впервые показанное за несколько дней до этого на НТВ. – Ред.), где некий человек, очень издалека похожий на бедолагу Музычко, лежит на полу перед девушкой в кресле, которая бьет его в лицо каблуком черного сапога, такое садомазо. Его мы тоже вставили встык между кусками, где он особенно распинается в своей белости-пушистости; получился портрет совершеннейшего маньяка.

Когда мы все это склеили, я очень испугался: а что будет с этой бедной женщиной-стрингером, которая все это организовала? Музычко-то отмороженный наглухо – у него дед был националистом, репрессированным, отец рос на Севере в репрессиях, потом сидел; он потомственно ненавидел советскую власть, ассоциируя ее с русской оккупацией Украины. У него всегда были враги-русские, а друзья – все, кто против них. Мы перепугались: если он увидит то, что мы выпустим, он эту стрингершу просто убьет железной палкой по башке – и всё.

Программа должна выйти в среду. В понедельник мы начали придумывать, как мы ее отмажем, придумали длинную схему, а в ночь с понедельника на вторник его расстреляли. И получилось, что у нас последнее его прижизненное интервью – про личную жизнь и экстремальные сексуальные утехи.

Когда он умер, я почувствовал только облегчение за судьбу журналистки. Я человек верующий, я молился: "Господи, как же мне ее спасти? Господи, неужели я этот грех на душу возьму? Мне-то чего – один раз фильм сдал, а ее грохнут, и все". Но рука с неба так вот разрешила все, хотя мы на студии долго шутили потом, что это я Музычко заказал.

Наша программа изменилась чисто тематически: до известных событий нашими главными врагами были некие Ротшильды, Морганы и прочий заговор мирового капитала, который нас то травит через плохую еду, то поднимает или опускает цены на нефть. Когда начались украинские события, враг стал не общим, а конкретным. Но атмосфера в самом продакшене не изменилась. Все то же самое, обед по расписанию, электричка по расписанию. У нас работали и уроженцы Донбасса, и люди с Украины, но никаких проблем с тем, чтобы освещать все как надо, у них не было. Журналисты и проститутки отличаются только тем, что одни делают это телом, а другие – мозгом. Денежная ситуация наша тоже никак не изменилась, так бывает только в плохих пропагандистских фильмах: "Им стали платить больше, они стали бегать шустрее". Зачем это работодателю? Время эфирное то же, объем продукции тот же. Просто появилась новая горячая тема. Но, конечно, над ней было гораздо интереснее работать, чем над Ротшильдами и Рокфеллерами. Здесь было меньше выдумки и больше фактуры, больше живого материала.

Рассказ № 4. Станислав Феофанов, продюсер (НТВ, РЕН ТВ, ТВЦ).

Начало украинских событий я застал в "Неделе". У Марианны (Максимовской. – Ред.) я работал с Майдана до вывода войск из Крыма. Эта программа значительно отличалась от всего бардака, который творился на РЕН ТВ. Мы пытались рассказывать объективно. Помню, когда захватили здание Донецкой администрации, мы и с ополченцами общались, и ездили за десятки километров говорить с украинскими силовиками. Я всегда удивляюсь, когда рассказывают, что невозможно снять с двух сторон. Все возможно, было бы желание! Помню, нам рассказывал Пушилин: мол, "киевские солдаты объедают местное население". Мы подумали: да, интересная история. Приехали в одну деревню, поговорили с бабушками, они говорят: "Никого не объедают, нормально уживаемся". Пошли к этому взводу, они окапывают танк. Думали, нас сразу начнут вязать, а они прямо ответили: "Расскажем без проблем, про что? Объедаем? Да вы что, у нас полевая кухня". Пока мы разговаривали, подъехали две машины – в одной местные сами привезли им борщ, в другой приволокли сало. Конечно, когда приезжаешь с мыслью, что тут каратели – с ними и говорить не надо, по лицам все видно, – на картинке так и выходит. Но у нас сюжеты были взвешенные, мы давали высказаться обеим сторонам.

Я не помню случаев прямой цензуры на "Неделе". Возможно, какие-то вопросы руководство канала решало с Марианной, но я с этим не сталкивался. Но было ясно, что программа висит на волоске, и разгон "Недели" не стал неожиданностью. Когда сбили "Боинг", рассказывать так, как рассказывали мы, стало нереально. На всех каналах кричали про хунту, карателей, которые сбили самолет. Мы были в отпуске, когда пришла эсэмэска от Марианны: "Дорогие все! Вот настал момент, наша маленькая гордая программа закрывается. Впереди прекрасный новый мир, где будет другая жизнь". Теперь одни на вольных хлебах, другие не работают, кто-то остался на рентэвэшном инфовещании. Я нашел компромиссный вариант.

Передача "Линия защиты" на ТВЦ, где я работаю сейчас, на грани. У нас бывают фильмы типа "Пять обещаний Порошенко", но они больше ироничные, чем пропагандистские. Но я сам делаю выпуски на отвлеченные темы. Напрямую мне снимать пропаганду не предлагают, и я бы не стал. У меня есть сейчас предложения, связанные с кино, поэтому если на канале скажут: "Ты должен сделать то-то" – я отвечу: "Я ничего вам не должен, до свидания".

Конечно, "Линия защиты" – даунгрейд после "Недели", но что делать? Надо же как-то жить. Куча талантливых ребят найти себя на телевидении больше не может, Рома Супер, Лошак в одном из недавних интервью сказал: "Возможно, многим молодым журналистам моя фамилия уже ни о чем не говорит, потому что я пропал с экранов". Вадик Кондаков ездил на какой-то сраный экономический форум снимать рекламные ролики. Мне предлагали и на LifeNews, и на "Звезду", но этим совсем не хочется заниматься.

На ТВЦ мне не приходится переступать через себя, но меня не устраивает, что по соседству с нами выходят продукты сомнительные, не реальная пропаганда, но с отчетливым душком. Телевидение для меня перестало быть творчеством. В первую очередь это касается выбора тем. Есть цензура в оболочке игры под названием "нерейтинговая тема". Я предложил рассказать, кто на 9 мая делал деньги на ленточках и пилотках. Там же что-то стоило по 300 рублей, если 100 тысяч людей это купили, это уже 30 миллионов. Давайте сделаем фильм про бизнес на патриотизме. Нет, это не рейтингово. Лучше расскажем про русскую Вангу, какую-то бабушку, которая что-то там предсказывает. На ТВЦ из десятка тем, которые тебя зажигают, в лучшем случае утверждаются одна-две, в остальном приходится работать над тем, что не по душе.

До РЕН ТВ я работал в "Профессия – репортер" на НТВ вместе с Катей Гордеевой, Андреем Лошаком, оттуда мы ушли, когда начали закручивать гайки, после нашего фильма про протесты 2011-2012 годов. Программу разогнали, оставили только бренд – она все еще выходит, но делают ее люди из энтэвэшного криминала. Мы надеялись, что митинги, волна негодования сдвинут состояние деградации, дамбу прорвут и из этого выйдет свободное телевидение. Тогда люди еще отличали просто НТВ от "Профессия – репортер". Но одной из последних капель стал мой разговор на митинге "похорон НТВ" у здания "Останкино". Меня спросили, как я могу считать себя порядочным человеком, если работаю там, где выходит "Анатомия протеста". Чувства "на кого же мы оставили наш канал" не было – уже понятно было, на кого.

Кто делает настоящую пропаганду на Первом и на "России" – все прекрасно понимают. Ипотека, долги, семейные проблемы. И все-таки я не могу ответить – почему. У меня схожая история: я живу на съемной квартире, осенью буду брать кредит на покупку жилья, но я не понимаю, как можно заливать людям в уши дерьмо. Я всегда думаю в таких случаях о своей матери – она и так уже зомбирована до такой степени, что я иногда не понимаю, о чем с ней говорить, кроме домашних дел. У нее постоянно трещит Киселев, вещает Мамонтов, а я думаю: "Как я могу обманывать свою мать?" Чувствую, что тоже закладываю туда кирпичик.

Раньше мы посмеивались над людьми, которые делают криминальные программы на НТВ. Дико было, когда какой-нибудь корреспондент обманом влезал в квартиру и потом это выходило на федеральном канале, а Миткова рассылала всем письмо: "Посмотрите, ребята, как круто сработали в криминальной дирекции". Мы думали: так нельзя – выбивать электрические пробки, чтобы человек открыл тебе дверь, и потом еще снимать на скрытую камеру. Но волна беспринципных журналистов просто вытеснила тех, кто не мог этим заниматься.

Сейчас время такое, что ты думаешь не о статусе, а больше о совести. Как в глаза-то смотреть? Самому себе в зеркало. Вот просыпаешься и думаешь: "А неплохо я вчера натрындел, да?" Сможешь ли ты с этим жить дальше? Но большинство живет, конечно.

Рассказ № 5. Почему Лиза Лерер ушла с канала "Россия"

Рассказ бывшего шеф-редактора дирекции маркетинга канала "Россия 1" записал Роман Дорофеев.

В 2005 году я попала на телеканал "Россия", в отдел межпрограммки. Я практически со слезами на глазах туда шла. Я все сомневалась, получится ли у меня. Я никогда себя не мыслила на телевидении. Все себя искала, была свободным человеком. Я не представляла себя ни в какой корпорации. Неважно, в путинской или какой-то другой. Но мне повезло – технически и профессионально история оказалась про меня. На канале общего смотрения нужно было анонсировать все: юмористические и научные программы, передачи для молодых, документальные фильмы. Надо было соображать, что продает, а что нет, как из большого фильма сделать маленький ролик-анонс.

Мне очень нравилось, что ты анонимный человек, не пишешь от себя, а имитируешь чужие дискурсы. Анонс для передачи можно сделать с закадровой дикторской начиткой – это как бы голос канала, а можно взять синхрон – и это речь персонажа, мы вроде бы ни при чем. Но на самом деле это, конечно, не так, потому что тот синхрон с этим составил, и уже выходит, что персонаж – фашист. Однако в первые годы моей работы "Россия" – это был спокойный, респектабельный телеканал, такое немножко Би-би-си. Он не столько нападал на "врагов государства", сколько о власти – или хорошо, или ничего. Долгое время зверских вещей на "России" было мало. Какого-то совсем ада мы не делали, а когда началась Украина, я поняла, что всё, это война и я в ней участвую непосредственно. Я ушла, когда Совет Федерации в марте 2014 года разрешил Путину ввести войска. Уволилась на следующий день после того заседания.

Но история моего увольнения началась задолго до украинских событий. Я давно думала, где предел конформизму. Да, мы балансировали. Мы делали ролики довольно умеренные. Это хитро. Например, есть какой-нибудь фильм про инопланетян. Можно сделать ролик как на РЕН ТВ, а можно сделать так, что это будет выглядеть как National Geographic или Discovery. Все это будет очень пристойно, красиво, немаргинально. Мы старались не быть маргиналами. То же самое с политикой. И канало, да, канало, но до поры до времени.

Вообще телевидение – это бизнес. Все всё время обсуждают рейтинги, что смотрит аудитория. "Больше ада" всегда смотрят хорошо. Как это говорится на телевизионном жаргоне – "чтобы лохи цепенели". И ты включаешься в эту игру все равно. Например, у меня есть Мамонтов. Его передача – она какая-нибудь адская, "как наших детей педофилы донимают". Я должна сделать анонс. Что я должна взять из этого Мамонтова? Ну, что-то по принципу "Господь, жги", то есть что-то еще более адское, чем Мамонтов, а иначе что это будет за ролик. Нет, я могу сделать так, чтобы никто не посмотрел, но этот ролик просто не пойдет в эфир. Хороший ролик на Мамонтова – это ролик как Мамонтов, даже хуже.

Или еще пример про бизнес. В 2005 году Жириновского на телеканале было мало. И мы обсуждали: "Ну что, – говорю, – синхрон Жириновского берем? Там много можно выбрать". А мне отвечали: "Не-не, не надо. Ролик многие посмотрят. Не надо, чтобы люди привыкали, что на канале Жириновский. В программе они его увидят один раз, а в нашем ролике 25". Потом как-то с годами смотришь: ой, Жириновский. Что-то он часто стал появляться. Раз он часто стал появляться, значит, он важен каналу. Стали смотреть цифры: как Жириновский, так цифры лучше. Значит, его надо брать, он продает, и его нельзя не брать. Это выгодно каналу просто как бизнесу.

Но помимо бизнеса была и личная история. Идешь, бывало, на митинг на Болотную, а потом надо сделать анонс какой-нибудь программы "Спецкор" (программа Аркадия Мамонтова "Специальный корреспондент". – Ред.) и рассказать про то, какие там все купленные. В таких случаях мы в анонсах старались больше вопросы задавать – "кому это выгодно?", а не говорить прямо. Но все равно чувствовала – шизофрения, это невозможно. Мне было уже под 40, и у меня была неплохая карьера, я – шеф-редактор, у меня люди, у меня шикарная зарплата, а потом выяснилось, что Путин не дал спокойно досидеть до пенсии.

Честно говоря, когда Путин был премьером, я говорила: "Все-таки уже не президент, уже приятно". И мне казалось, что Путин не вернется, потому что он пошел вразнос. У моих родителей было такое выражение: "Гулял по бане чувак". Ну, я думаю: ему же классно, у него все есть, он миллиардер, он такой крутой, его все слушают, он все равно папа всех, и он уже не вернется, он уже на какой-то "Ладе Калине" разъезжал. Думаю, так президенты себя не ведут, нереспектабельно, и он уже не вернется.

Но он вернулся, и очень стремно стало, когда государство начало вредить живым людям, то есть сажать. Для меня было болезненно, когда сажали Pussy Riot, а потом еще вся эта истории, связанная с Таргамадзе и Удальцовым. С Удальцовым нам повезло, этим НТВ занималось, "Анатомия протеста". И мы такие сидим: "Вот НТВ такое ужасное". Но у нас был какой-то "Спецкор" про деньги оппозиции, и там был короткий сюжет про Удальцова. Мы как-то отделались, вопросы в анонсе задали: "А как? А что?"

Еще была передача против Pussy Riot. Но, по-моему, их тогда еще не посадили, и это немножко успокаивало. Я, помню, говорила: "Ребят, а вот их посадят, а мы в этом поучаствовали". Что интересно, я это говорила, но не очень чувствовала. И я себя ловила: "Чувствую ли я? Или я только головой понимаю, что это плохо?" К передаче про Pussy Riot мы сделали ролик на синхронах. Я помню, что там был синхрон Артемия Троицкого. Сейчас, наверное, его уже не возьмут, тогда еще можно было, такие были времена. Ну то есть позиция канала прямо не выражалась.

Еще, помню, была передача, которая просто сливала ЛГБТ. Там было дико смешно, говорилось, что "геи наступают по всем фронтам". И в сюжете был магазин, какая-то детская книжка с радугой, точно не помню. И они говорят: "Вот геи уже здесь". Странный был сюжет. Мне казалось, что у нас на канале такого быть не может. В упор не помню, что мы из этого сделали. Но думаю: "Если так пойдет, то что я буду делать? Наверное, придется уходить". Все время была эта идея – "придется уходить", но протестные митинги меня немного задержали.

С политикой уже с 2005 года все было понятно. И когда началась Болотная, я подумала: наконец-то. Я говорила себе, что должна ходить, должна быть этим винтиком, чтобы нас было много. Я ходила всюду, как на работу. Как я себе это объясняла? Я говорила: я – лояльный член государства, это власти нарушают закон, а не я. Поэтому, когда говорят, что выборы были нечестными, я считаю, что за это нельзя сажать людей в тюрьму. И в этом случае я как раз на стороне нормального государства, а те, кто сажает людей в тюрьму, – это они плохие.

Сначала, когда началась Болотная, разговоров было много в телевизоре. До меня доходили какие-то слухи, что кто-то из ведущих новостей сказал начальству: "Я правду сейчас буду рассказывать про эти митинги, а если нет, то я уйду!" У нас в телевизоре стали появляться Хакамада, Гудков, Рыжков, чуть ли не Удальцов. Казалось, сейчас оно так… и это меня задержало. Канал стал метаться, то есть, с одной стороны, появились эти спикеры вроде Рыжкова, а с другой стороны – жесткие какие-то вещи.

На меня сильное впечатление произвело побоище 6 мая на подходе к Болотной. Удивительно, как мы не попали под раздачу. Тогда же майские праздники были, и мы могли ночами, как дети, бегать от ОМОНа со знанием того, что мы-то ничего не нарушаем, а они нарушают. И тут проходят праздники, я возвращаюсь на работу. И вот тогда мне, конечно, сильно крышу снесло.

Нет, я не скрывала своего участия в протестных акциях. Ну, с белой ленточкой я на канал, конечно, не приходила, но ребята знали, да. Они сами колебались, присматривались. Знаю, что кто-то с канала тоже выходил на Болотную. Опять же люди пытаются уловить тренд. Они, может быть, тоже хотели, чтобы было больше свободы. Может, ждали какой-то перестройки, но когда ее не случилось, все как-то грустно замолчали. А вот с Украиной на канале просто все замолчали. Я что-то говорила, а люди, я вижу, прям боятся, не хотят вести эти разговоры. Это действительно было шоком – и для меня, и для многих. При всем Путине, при всем "Болотном деле" история с Крымом была такая – я даже от Путина не ожидала.

Кто-то, наверное, был против этого Крыма, кто-то за, но ты уже понимаешь: что-то серьезное. Я почувствовала, что люди напряглись. Может, боялись, что от них потребуют того, чего они не смогут. Но в начале украинских событий, когда только начинался Евромайдан, все было спокойно. Помню, в первом ролике я даже чуть-чуть перебрала – не с наездом на украинцев, но слишком сделала его эмоционально заряженным. И мне вдруг сказали, что крайне редко бывает: "Спокойнее, мы нейтралитет держим". Мы показывали, например, синхрон каких-нибудь правосекторцев и говорили: "А вот радикалы, а не достанется ли им власть?" Но без фанатизма, очень спокойно.

Меня еще поразило путинское полное молчание. Это же "оранжевая революция", мы должны говорить: "Что же такое? Экстремисты!" Я стала смотреть, что Путин говорит про Украину. Смотрю, он ничего не говорит. Его вроде спрашивают, а он говорит, что это их внутреннее дело. Я думаю: "Вот нашелся европеец, “это их внутреннее дело”". А потом фигак – бегство Януковича, и все изменилось. После Болотной у меня было такое зависание, я в ужасе говорила: "Что делать? Куда идти? Но, может, что-то изменится". А когда настала война, я просто решила: "Всё, так нельзя".

Ведь, когда пошла Украина, в это включились все. Например, была передача, как у Малахова "Пусть говорят", но только с Борисом Корчевниковым. Там раньше было "дети зарубили бабушку", "Нонна Мордюкова и ее несчастная судьба", а тут пошли "судьбы Майдана". Я помню, вот здесь у меня возникла некоторая проблема. Я читаю сценарий и вижу, что там можно и так, и так, делаю обтекаемо, а мне говорят: "У вас получился что-то анонс такой, Лиза. Прямо странно. Непонятно, на чьей мы стороне". Ну, я что-то вякнула, хотела изобразить такую наивность: "А мы разве на чьей-то стороне? Ведущий вроде как не декларирует, на чьей он стороне". Но тем не менее тогда я подумала: "Есть тексты, которые я не смогу написать".

В итоге символом всего стал Киселев. Он всех затмил. Прям все померкли. До этого Мамонтов зажигал, но Киселев даже его переплюнул. Раньше он брал большие интервью, это его была функция. И мы делали ролики-анонсы. Это было обычное интервью и совершенно обычное промовидео, ничего особенного. А когда у него появились "Вести недели", вот здесь стало интересно. Я немножко предполагала, представляя себе этого человека, но не ожидала такого – "сердца геев сжигать".

Обсуждала ли я с коллегами все это? В целом разговоров о политике на телике мало. Там очень много шутят. Вообще все разговоры – small talk, все несерьезно. В принципе, диалог двух рефлексирующих людей мало возможен. Про политику тоже шуточки: "Господь, жги", "больше ада". Все время сворачивают, причем это интуитивно. Не то чтобы: "Про политику не буду. Давайте лучше о бизнесе". Нет, как-то само собой получается.

Но после митингов и начала Украины я начала ощущать себя на работе немножко как в школе. В школе я не могла говорить откровенно с подругами, как я отношусь к советской власти. Не могла рассказывать, что я хожу в церковь. И почему в субботу перед Пасхой я должна обязательно прогулять школу.

Вот здесь то же самое. Ты чувствуешь себя идиотом, сумасшедшей для своих же коллег, с которыми у тебя хорошие отношения. Но у них другая система сознания, другие конвенции. Посмотрел проект, выбрал из него яркое, острое, продающее, прикольно составил, ориентируясь интуитивно на политику телеканала, что нормально при любой корпорации, – и все отлично. Более того: я ловила себя на том, что мне интересно делать ролик на "Прямую линию" с Путиным. Достать синхроны, чтобы это была экспрессивная история, чтобы она работала для аудитории. А потом ты со стороны на это смотришь и думаешь: "Блин, как? Что это? Что я сделала?" Да, потом ты себе говоришь: "Ну, я винтик, я уйду, будет другой". А потом думаешь: "Ну нет. Я уйду, другой уйдет, третий уйдет. И вот так получится бойкот, солидарность, и мы все уйдем". Но никто же не уходит, только единицы.

Я думаю, это с бэкграундом связано. Вот, например, вырос человек в нормальной советской семье. Зарплата, карьера, многие в партию уходили. Люди же хотят играть по правилам. Но не должен же человек в 40 лет разрушать свою карьеру из-за того, что президент не то сделал. Большинство людей не может и не обязано ни с чем бороться. Это нормально, что люди конформисты, что они лояльны. Они хотят спокойно жить. Они не обязаны задумываться. Им плевать. Не плевать узкой прослойке людей. Каким-то интеллектуалам или молодежи. К сожалению, у нас так сложилось, что люди должны делать выбор, должны самоопределяться. Это большое несчастье. Те, кто получил более или менее какое-то образование, книжек много читал и вообще много чего-то себе думает, – есть такие люди в телевизоре, и они страдают. Просто им не хватает отвязности, чтобы уйти и все бросить, а мне ее хватило.

У меня был порыв: "Всё, мы уезжаем, мы уезжаем. Здесь нельзя, фашизм. Аннексия Крыма. Ужасно". Потом привыкаешь, думаешь: "Куда я поеду? Что я буду делать?" Вообще у меня большой пессимизм. Не навсегда. Я страну совершенно не хороню. Но сейчас такой период, что, думаю, будет долго такое унылое говно: ни корпоративной солидарности, ни каких-то механизмов социального взаимодействия. Все какие-то напуганные, растерянные.

Иногда смотришь на себя прежнюю со стороны и думаешь: "Как это могло быть?" И формальное объяснение понятно: это промовидео, а не контент, плюс у тебя дети, семья. Есть два процесса: один социальный – большой, а другой – твой личный. Твоя жизнь – она параллельно. И мысль о том, что ты делаешь что-то неприличное, существует отдельно. Так параллельно эти реальности и существовали, пока не сошлись, а когда сошлись, тут ты говоришь "нет".

После увольнения была легкая эйфория, потом она прошла, и я даже начала скучать по коллегам. Но я бы никогда не вернулась. Снова это делать невозможно. У остальных это как-то отделено, но для меня это невозможно. Это соучастие в преступлении.

Рассказ № 5. Об авторе сюжета с "распятым" мальчиком.

Чуть больше года назад, 12 июля 2014-го, в эфире Первого канала некая беженка из Славянска рассказала о том, как украинские военные на ее глазах распяли трехлетнего мальчика на городской доске объявлений. Эта история стала символом российской пропаганды. С тех пор про героиню ролика, жену ополченца по имени Галина Пышняк, журналистам удалось собрать немало информации (например, МВД Украины сообщало, что Пышняк ранее "обращалась в милицию с заявлением о том, что ее 16-летняя дочь украла у нее 1 тыс. грн, а также что ее избил муж").

Гораздо меньше известно про автора ролика, журналиста Первого канала Юлию Чумакову, которая весь год отказывалась от комментариев. COLTA.RU по открытым источникам и свидетельствам коллег попыталась воссоздать журналистский путь Юлии и понять, каким образом она пришла к этому репортажу.

Юлия Чумакова (до замужества Погорелова) родилась в Батайске в 1977 году, окончила там школу, а затем поступила на факультет филологии Ростовского государственного университета. Первые несколько лет в университете Юлия к учебе особого интереса не проявляла, после третьего курса вышла замуж, а диплом писала, уже ожидая появления первенца.

"Тема дипломной работы Юли – "Концепт "Нечистая сила" в системе русского языка". Коллеги тогда еще шутили, что в таком положении только чертями и заниматься. Она нечасто появлялась в университете, но потом с большим интересом взялась за работу, девчонка была хорошая. Защита, кстати, прошла на "отлично", – говорит дипломный руководитель Людмила Савенкова, доктор филологических наук.

После окончания университета Юлия воспитывала сына, а затем с помощью свекра устроилась на дециметровый ростовский канал "Теле икс", где делала новостные сюжеты и участвовала в создании программы "Деловой завтрак". "Вот оно – журналистское будущее!!!! Сказали – будешь корреспондентом – и точка. Что за синхроны, что за начитки, о чем людей спрашивать на интервью? – не знала ни хрена, думала, что никогда не разберусь. Оказалась способной настолько, что через восемь месяцев сбежала и правдами-неправдами устроилась на ГТРК "ДОН-ТР", – говорит о себе Юлия на сайте школы журналистики "Интерньюс".

С 2002 по2011 г. Юлия Чумакова является корреспондентом службы информации программы "Вести Дона" на канале "Дон-ТР". Канал – крупнейший в Ростове, вещает не только на область, но и на некоторые города Южного федерального округа, аудитория его составляет приблизительно пять миллионов человек. Юлия снимает сюжеты на социальные и политические темы для программы новостей, позже параллельно ведет программу поздравлений "Любимые люди". Постепенно она становится одной из ключевых фигур на телеканале, завоевывая признание коллег. "Ничего не могу сказать, она действительно профессионал. Нас посылали вместе на задание, я видел, что Юля – умная девушка. Ничего плохого я о ней не скажу. Почему появился сюжет про распятого мальчика? На этот вопрос я не смогу ответить, это уже вам выяснять", – говорит Андрей Рослый, который несколько лет проработал с Чумаковой на "Дон-ТР".

В 2011 году Юлии приходит предложение от Первого канала прислать свои лучшие сюжеты на просмотр, а затем приехать на месячную стажировку в Москву. Как говорила сама журналистка, месяц в Москве был сложным: "…пришлось работать совершенно иначе, нежели в Ростове. На меня, как на новичка, сбросили то, от чего отказывались другие, – переработка сюжетов, которые присылают стрингеры-внештатники… Одним словом, после месяца испытаний мне выдали характеристику, где было отмечено, что в регионе я работала более ярко. Однако руководство отметило мой творческий подход и пригласило на работу".

Как рассказала бывшая коллега Юлии по "Дон-ТР", после ухода Чумаковой с ростовского телеканала учиться стало больше не у кого: "У меня нет причин не верить Юле, потому что она всегда была большим профессионалом, умницей и трудоголиком".

С сентября 2011 года сюжеты Юлии Чумаковой стали выходить в новостях на Первом канале. Вначале она снимала сюжеты о чрезвычайных происшествиях в Ростовской области: рухнувшем доме в Таганроге или расстрелянных полицейских в Новочеркасске, но случалось это редко. Гораздо чаще Юлия рассказывала о многодетных семьях, о чиновнике, который продал мемориальный танк, или о конкурсах красоты для кукол и пенсионеров. Основным "заказчиком" сюжетов из Ростовской области становится программа "Другие новости", которая говорила о мире без политики. Поэтому Юлия трудилась в основном над сюжетами, которые призывали зрителей улыбнуться или задуматься о лишнем весе перед началом пляжного сезона (например, этот).

Начало событий на Украине, пограничной с Ростовской областью, резко меняет профессиональную ситуацию Юлии Чумаковой. Ее первый сюжет про Украину выходит 24 февраля 2014 года – репортаж из Крыма и восточных областей страны, где усиливались массовые беспорядки. Корреспондент рассказывает о происходящем в пяти украинских городах, обрисовывает ситуацию с разрушением памятников Ленину. А уже 31 мая Юлия Чумакова делает свой первый сюжет из лагеря для беженцев в Ростовской области.

Всего за период с мая 2014 года по июль 2015 года Юлия Чумакова сделала 51 сюжет о том, что происходит на Украине и в России с украинскими беженцами. В июне и июле 2014 года такие сюжеты выходят в среднем три раза в неделю, осенью их существенно меньше: с августа по ноябрь в эфире новостей на Первом канале вышло столько же работ журналиста, сколько было в одном только июле.

В июне сюжеты Юлии Чумаковой появляются один за другим. Это репортажи из лагерей для беженцев. Кто-то кричит, что на Украине начался геноцид, мужчина в возбужденном состоянии говорит: "Там просто идут и убивают людей. Я не знаю, чем они их накормили, какими наркотиками…" В каждом втором сюжете за 2014 год есть крупные планы плачущих. Дети становятся постоянными героями сюжетов Чумаковой про беженцев (каждый четвертый ролик). Плачут старики, которые утверждают, что им не так страшно было в Великую Отечественную войну, как теперь. Причем сравнение нынешнего конфликта с тем, что происходило в 40-е, – прием очень частый, за историю всех сюжетов об Украине он был использован журналистом четырежды. "Я бы этих бендеров сама душила", – плачет старушка.

В июле напряжение в сюжетах нарастает, интонация накаляется. В сюжете 3 июля на встрече с представителями Общественной палаты женщины из Луганска, рыдая навзрыд, говорят о том, как погибают люди на Украине: "Вчера нас бомбили фашисты эти, фашисты!.. 11 человек – головы поотлетали, пятилетний ребенок… ну, понимаете?" Что именно случилось с пятилетним ребенком, остается неизвестным. Некоторые беженцы не хотят показывать лицо, поэтому лицом к камере стоит Юлия Чумакова, которая сама, судя по выражению, готова заплакать. Впечатление усиливает рыдающая в конце сюжета пожилая женщина, которая утверждает, что война закончится, когда "всех подушат".

9 июля в сюжете из приграничной зоны Юлия Чумакова берет несколько комментариев у своих иностранных коллег, которые приехали поговорить с украинскими беженцами. Чумакова отмечает при этом, что многие журналисты тщательно подбирали слова, кто-то говорить отказывался, а "CNN перед ответом на вопрос просили аккредитацию". "О чем они расскажут своим зрителям?" – задается вопросом Чумакова. Беженцы говорят иностранцам, что ненавидят семью Порошенко, и предлагают Псаки провериться у психиатра.

11 июля 2014 года Галина Пышняк первый раз появляется в очередном репортаже Чумаковой – она рассказывает о том, что якобы услышала от своей матери: "Тебе москали промыли мозги. Ты террористка, я тебя убью". Чумакова за кадром говорит, что родственники возненавидели Галину, когда узнали, что ее муж ушел в ополчение: "Нацгвардия записала Галину с детьми и мужем в расстрельные списки". Пышняк завершает свой монолог историей про распятого мальчика. Это всего лишь один из синхронов, в сюжете есть и другие беженцы. Ролик появляется на сайте Первого канала под нейтральным заголовком "ФМС: около полумиллиона граждан Украины пересекли границу за время событий на Юго-Востоке". Распятый мальчик остается незамеченным.

На следующий день, 12 июля, Чумакова еще раз приходит к Пышняк с камерой теперь уже записать отдельно именно ее рассказ об "увиденном". Можно предположить, что или сама Юлия Чумакова, или, что более вероятно, ее руководство уже постфактум обнаруживает взрывной потенциал истории о надругательстве украинских военных над ребенком и решает развернуть его в отдельном сюжете.

Этот материал становится особенным для Юлии Чумаковой не только по содержанию, но и по форме – это единственный ролик, где в кадре только один герой, который дает полноценное интервью. В остальных ее материалах про Украину всегда два-три человека с синхронами. Ролик идет в эфир и появляется на сайте Первого под названием "Беженка из Славянска вспоминает, как при ней казнили маленького сына и жену ополченца". Теперь он вызывает скандал.

Как быстро выясняется, рассказ Пышняк оказывается ложью, по версии Олега Кашина – "городской легендой", впервые пересказанной в Фейсбуке Александром Дугиным за несколько дней до сюжета на Первом, еще 9 июля. Примечательно, что сейчас среди полного списка работ Чумаковой на сайте Первого этот сюжет отсутствует (хотя не удален и находится поисковиками).

После сюжета с распятым мальчиком Юлия продолжила работать в обычном режиме – уже на следующий день в эфире новостей на Первом вышла история про обстрел пограничной зоны. Юлия показывает дырки от осколков в домах, меряет руками воронку в огороде, постоянно двигается, часто жестикулирует. Складывается ощущение, что в кадре не хватает только разрывов бомб, чтобы напряжение достигло нужного для корреспондента градуса.

До конца месяца выходит еще несколько сюжетов: про беженцев, которые говорят, как под обстрелами "руки, ноги летят во все стороны, у матерей отрывает головы, дети остаются сиротами"; про украинских раненых военных, которых выхаживали в Ростове, – этот сюжет снимают и другие федеральные каналы, по всей видимости, по общей разнарядке. Работа идет своим ходом, но в конце июля вдруг наступает длительный перерыв.

С 25 июля по 23 августа, то есть фактически целый месяц, сюжетов Юлии Чумаковой в эфире новостей на Первом нет. В это время отмечается новый наплыв украинских беженцев в Россию, которые совершали переход границы в основном через пропускные пункты в Ростовской области. Первый канал каждый день выпускал в эфир сюжеты с приграничных зон, но они кардинально отличались от прежних. То есть закадровый текст читал сам ведущий выпуска новостей, автора у сюжета не было, были только кадры, снятые оператором. 13 августа репортаж из лагеря беженцев в Ростовской области провел новый корреспондент, Сергей Пономарев. А с 14 по 18 августа Первый канал резко меняет тематику сюжетов о беженцах – теперь корреспонденты из других регионов рассказывают, как граждане Украины пытаются устроиться по всей России. Фактически можно говорить, что Юлия Чумакова исчезла, целый месяц ее имя не появлялось ни в одном новостном сюжете на Первом. В конце августа наконец появляются три ее новых ролика – о гуманитарной колонне, пленных украинских военных и "мирный" сюжет о детях беженцев, которые начинают обучение в российских школах. Этот материал, напоминающий работы Чумаковой до украинских событий, производит впечатление сделанного корреспондентом в своей стихии, с облегчением.

В 2015 году ситуация с украинскими беженцами в Ростовской области постепенно стабилизировалась, поэтому сюжеты Чумаковой выходят с гораздо меньшей плотностью, чем раньше, – в среднем четыре в месяц. В основном это сюжеты об очередных гумконвоях, изредка репортажи о том, что происходит на границе. Никаких громких заявлений, шокирующих свидетельств очевидцев в кадре нет. Снова одна из беженок отказывается показывать лицо, рассказывая о том, как переживает войну ее ребенок, но Юлия Чумакова выслушивает ее спокойно. В мае и июне 2015 года сюжетов от корреспондента Южного бюро Первого канала нет совсем. Некоторые коллеги связывают это с отдыхом, который дали Юлии после напряженной работы на границе, некоторые объясняют, что с закрытием программы "Другие новости" отпала необходимость много снимать. Но этим летом сюжеты Чумаковой снова появляются: например, о Всемирном дне здоровья.

Colta.ru удалось подробно расспросить коллегу Чумаковой, которая неоднократно обсуждала с ней происшедшее в июле прошлого года. По ее словам, Чумакова и Пышняк познакомились в лагере беженцев, когда Юлия приехала снимать очередной репортаж: "Пышняк подошла с детьми к съемочной группе и говорит: а вот я бы могла рассказать вам то, что мы пережили с детьми. Они попросили ее подождать, когда запишут интервью с одним человеком, а потом обязательно выслушают. Вместе с ней были другие люди, которые подходили от других палаток. Вот и все. Она была одна из многих".

По словам коллеги, Юлия не чувствует свой вины, а ошибкой считает не сюжет, а подводку к нему со стороны коллег на Первом: "Нужно было сказать, что мы отказываемся в это верить, сейчас такие случаи – редкость. Но есть человек, который говорит, что история произошла у него на глазах, вот этот человек, судите сами. Нужно было больше себя обезопасить. Потому что все идет через канал, а перекинулось на Юлю. Возможно, тогда оппозиционеры и прочие не стали бы бить в барабаны. Люди, которые не были на границе, не видели беженцев, никогда с ними не разговаривали, но имеют наглость об этом рассуждать".

Коллега Юлии рассказывает, что ее ролики из лагерей беженцев казались многим еще недостаточно эмоциональными: "Юлю удивляли люди, которые задавали ей вопрос: “А чего они у тебя там не плачут в кадре и у них руки не трясутся?” Слушайте, когда ты через это каждый день проходишь, ты привыкаешь".

По словам коллеги, Юлия до сих пор не вполне убеждена, что рассказ Пышняк – это ложь: "Есть люди, которые утверждают, что это вполне себе было, другие смеются". Чумакова не хочет даже разбираться в этой истории, потому что после того, что случилось в Одессе и вообще на Украине, она ничему не удивляется.

Как говорит коллега, Чумакова благодарна Первому каналу за то, что он оградил ее от последствий, посоветовал закрыться от дискуссий и обсуждений. Она вообще ненавидит оправдываться, особенно когда "человек вообще ни в чем не виноват. Ей сказали — наплюй, разотри, закройся, не надо, ничего хорошего не скажут".

Чумакова вспоминает Галину Пышняк часто, хотя больше ее не видела. "Галя приклеилась, наверно, на всю жизнь". Но работе Юлии это не мешает, нынешние герои Чумаковой наверняка знают эту историю, но не знают, кто ее делал. Жить ей это тоже не мешает, но Чумакову "раздражает кривобокость. Так обидно, бывают удачные сюжеты, которыми гордишься, это не тот случай, конечно, а были замечательные вещи".

По словам нашего источника, Юлия считает, что перепроверить информацию Пышняк было невозможно и не нужно. Журналист должен отвечать за сказанное им самим. Иначе нужно было бы проверять каждую историю о прилетевшем снаряде и о "соседе, которому оторвало ноги". Страховать себя нужно тем, что "вот история, рассказанная тетей Пашей, и пошел синхрон. Она соврала – это на ее совести".

Но, по мнению коллеги Юлии, решающим фактором для Чумаковой в рассказе Пышняк было то, что это история ребенка: "Юля же не только журналист, она женщина, мама троих детей. У Юли мальчики, поэтому рассказ о распятом мальчике – особая штука. Самое святое на свете – дети".

Спустя год Первый канал за сюжет про распятого мальчика не извинился. Только в декабре после пресс-конференции с Владимиром Путиным, где Ксения Собчак задала вопрос об этом сюжете (президент ничего не ответил), в эфире воскресных новостей на Первом появился ответ на обвинения во лжи. Ведущая Ирада Зейналова сказала: "У журналистов не было и нет доказательств этой трагедии, но это реальный рассказ реально существующей женщины, бежавшей из ада в Славянске".

Сейчас Юлия продолжает работу на Первом в качестве главы Южного бюро в Ростове-на-Дону. Один из последних ее сюжетов посвящен фестивалю донской ухи.

Олег Пудов, который долгое время снимал как оператор с Юлией Чумаковой на Первом, сказал: "Юля знает, что нужно делать для хорошего сюжета. Юля требовательна, никогда не работала вполсилы. Насчет мальчика не могу ничего сказать. Но вы знайте, что журналист не может снимать то, что ему захочется, бывают разные задания".

В своем профайле на сайте телеканала Юлия Чумакова пишет: "Ко всем этим моим переменам и достижениям Первый канал так или иначе причастен. А еще к моей радости, к моей гордости, к моим планам на будущее, к моим огорчениям, взлетам и падениям, к чудесным героям моих сюжетов, но никогда – к разочарованиям. Спасибо, мой Первый. Я стараюсь успеть за тобой!"